Е.И. Менгден. Из дневника внучки

1 апреля 2008 года

Е.И. Менгден. Из дневника внучки

* Менгден Елизавета Ивановна (1821—1901), дочь Софьи Гавриловны Бибиковой (в замужестве бывшей за дальним родственником Иваном Петровичем Бибиковым) — помещица Тверской губернии. В своих воспоминаниях рассказывала о жизни поместного и столичного дворянства первой трети XIX века. Она внучка Гаврилы Ильича Бибикова, владельца усадьбы Гребнево, и его 2-й жены Екатерины Александровны ур. Чебышевой (первая жена Татьяна Яковлевна, дочь богатейшего уральского заводчика Твердышева, получившего дворянство, купившая усадьбу Гребнево у Трубецких в 1781 г., но через год скончалась при родах, младенцем скончался и ее ребенок).

Справка: 381/295. Бибикова ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА (28.7.1821 - 19.6.1901, усадьба Маклец Тул.г.), известная красавица, хорошая знакомая Л.Н.Толстого, друг его семьи, ее портрет Соколова в "Столица и усадьба", N 11 1916 г. Автор записок "Из дневника внучки", ИВ(РС?),1913 N1. В 1860 вл. им. Маклец Богородиц. у. (147д/830). [37]
м1. ОБОЛЕНСКИЙ Дмитрий Николаевич, князь (17.2.1820 -3.05.1844), помолвка 08.1842. Подпоручик Конногв. п. Погиб 24х лет от руки крепостного по ошибке. Их потомки живут в Канаде. [55.1;55.2]
м2. МЕНГДЕН Владимир Михайлович, барон (3.07.1825-17.11.1910), венч.24.8.1848. Сл. в сенате (по 1851), в 1861-чл. Тульск. врем. ком. по кр. делам, в 64-66гг. на службе в Царстве Польском, с 1889г.-чл.Госсовета, пр. дв. Богородицкого уезда Тульской губернии. (1910). См. ук. к ПСС Л.Н.Т.

Из дневника внучки //Русская Старина. 1913. № 1, с. 123—131.

Ее сестра Екатерина Ивановна Раевская, ур. Бибикова опубликовала свои воспоминания о этой же бабушке и о Бибиковых.

«В светлое Христово Воскресенье нас возили христосоваться с бабушкою Екатериною Алексеевною (ошибка внучки – Екатерины Александровны ) Бибиковой. Она всегда принимала нас ласково и дарила нам прекрасные яйца, но мы все-таки не любили к ней ездить: надо было сидеть чинно, не шуметь, и, когда после обеда посылали нас играть в другие комнаты, приходилось придумывать особенные игры, чтобы никакой звук не долетал из великолепных гостиных до спальни, где бабушка всегда сидела.

Раз мы, за бывшись, расшумелись с двоюродными братьями и сестрами; вдруг двери отворились, бабушка показалась на пороге; мы все онемели, каждый остался в своей позе, кто с поднятой рукой, кто с разинутым ртом. Бабушка холодно обвела нас взглядом, ничего не сказала и ушла, но мы более уже не шумели. Бабушка родилась в 1768 году; она была смолоду одна из первых московских красавиц, но не принадлежала к так называемому высшему кругу общества.

Она была Чебышева. За нее сваталось много женихов, она всем отказывала, и, наконец, отец ее, рассерженный разборчивостью балованной дочки, гневно сказал: "Уж не ждешь ли ты Бибикова?"

Дед мой Гавриил Ильич Бибиков, брат известного полководца Екатерининских времен (Александра Ильича Бибикова), красавец собой, богатый, слыл первым женихом в городе. Екатерина Алексеевна Чебышева, небогатая девушка, не могла надеяться на такую блестящую партию; но красота — своего рода приданое, Бибиков влюбился в молодую красавицу и взял ее без приданого, как говорится, в одной рубашке...

Бабушка была вне себя от радости выйти замуж за великосветского и знатного человека и легко вошла в роль знатной барыни. Одна из сестер дедушки была замужем за князем Кутузовым-Смо ленским, другая за графом Остерманом- Толстым, третья за Кутузовым, кажется, адмиралом. Бабушка гордилась новым родством, богатством, именем и впоследствии, когда делала выговоры старшему сыну, всегда приговаривала: «Не забудь, что ты Бибиков». Она и в старости сохранила тонкие черты, прекрасный профиль и величественный вид; она держала себя очень прямо и голову, слегка закинутую назад; носила высокие каблуки, как в первой молодости, но вовсе не занималась своим туалетом. Но все же при первом взгляде можно было признать в ней « la grande dame ». Я ее помню все в том же темном шелковом капоте, волосы ее были небрежно зачесаны назад и без чепца.

В молодости она любила наряжаться, считая это, вероятно, обязанностью своего высокого положения в свете. Ма тушка нам рассказывала, что она, старшая сестра ее и брат, Екатерина Гавриловна и Павел Гаврилович, всегда присутствовали при ее утреннем туалете, когда она причесывалась и пудрилась, сидя перед зеркалом, в розовой атласной кофте, обшитой богатыми кружевами. Бабушка слыла примерной матерью потому только, что не разъезжала беспрестанно по гостям, как другие женщины, и что старшие дети часто были при ней в гостиной; но млад шие жили на антресолях с няньками и гувернантками и редко видели мать. В сущности, бабушка никем из детей не занималась и была тип старинной рус ской барыни со всею гордостью и всеми предрассудками своего века. Она ничего не читала, иногда рисовала или выщипала в пяльцах, но не кончала своей работы и отдавала начатые картины и шитье крепостным девушкам, которые обязаны были кончать работы своей госпожи.

У дедушки была огромная дворня, дочерей и сыновей лакеев, дворецких, поваров отдавали на воспитание в пансионы, где их учили иностранным языкам, рисованию, музыке и ганцам. Из них составляли труппу актеров и танцовщиц для домашнего театра и балета. Старик Йогель, которого вся Москва знала, был выписан дедушкой из Франции, чтобы устроить у него в подмосковной балет. Дед мой был истый вельможа; он несколько лет был за границей, много читал, был умен, образован. Он занимался воспитанием трех старших детей, особенно моею матерью, Софией Гавриловной, и на ней, как на самой даровитой, более отразилось влияние отца.

К несчастью, он умер в 1803 г., когда ей было только 15 лет, но при ней осталась умная француженка, эмигрантка, которая с успехом продолжала начатое дело. Матушка много читала, что не нравилось бабушке. Она ее не любила, называла вольтерианкой, но уважала, никогда не наказывала, тогда как любимых дочерей больно секла. Часто советовалась с матушкой и по ручила ей воспитание младших детей... Дети ее все боялись; особенно дочерей она строго держала. Матушка, бывши еще в девушках, поехала по приказанию бабушки в магазины; возвращаясь домой, она встретила свою приятельницу Елизавету Евгеньевну К-у. Елизавета Евгеньевна ее остановила и говорит: "Я сейчас была у maman , она позволила тебе ехать со мною в театр, садись скорее со мной, а то опоздаем". Обрадованная неожиданным удовольствием матушка пересела в карету подруги и поехала с ней... Но, Боже мой, какая гроза ожидала ее при возвращении домой.

"Кто позволил вам ехать в театр?" — спросила разгневанная бабушка. "Вы Лизе сказали, что позволяете мне ехать".— "Да, я Лизе сказала, а не вам; могли бы потрудиться мать спросить, но вы Вольтера начитались, мать ни во что не ставите, своим умом живете"... И оскорбительные слова полились обиль ным потоком. Когда бабушка сердилась на дочерей, всегда говорила им "вы". Дочери без ее позволения не смели, даже в деревне, идти в сад, а когда полу чали это позволение, которое редко решались просить, должны были не иначе ходить по дорожкам как в сопровождении двух лакеев в ливреях. Понятно, что такая прогулка не привлекала молодых девушек и что такое воспитание оставило свои следы...

Бабушка редко выезжала, кажется, что в продолжение десяти лет, что я ее помню, она не более двух раз была у нас. Ее посещение было такое замечательное происшествие, что все в доме приходило в волнение, бросали уроки, какие бы ни были, и мы все четверо стояли за матушкиным креслом все время визита бабушки. А как она была хороша, принарядившись немножко; чепчик из белой блонды так шел к ее тонким, правильным чертам, улыбка ее была так приветлива, и вид так величав. Несмотря на большую семью, бабушка жила совершенно одна в собственном большом доме на Пречистенке. Все дочери были замужем, все сыновья женаты и разбрелись по России, одна матушка по стоянно проводила зиму в Москве. Но все-таки родственников было так много, что по большим праздникам садилось за стол у бабушки человек двадцать и более. Я иногда видела у нее, в 30-х годах, ее дядю Петра Александровича Чебышева, дряхлого старика, замечательного тем, что занимался своею наружностью не менее Гастона Орлеанского; он каждый день завивал свои седые волосы, и так как тогда не были изобретены круглые щипцы, его можно было видеть каждое утро в папильотках. Вместо шлафрока он надевал белый женский пеньюар с розовыми бантами.

Кроме этого старика-дяди, к бабушке являлись разные старухи-приживалки, которых тогда в каждом доме было много. Она любила их рассказы и прибаутки; у нее часто бывала простая торговка, прозванная Петровна, которая играла роль шутихи, имела право садиться при бабушке, гадала на Псалтыре, раскрывая его на своей голове, толковала сны, врала всякий вздор и позволяла шутки не всегда приличные. Ей все прощалось. Петровна после смерти бабушки приносила к нам в дом свой товар, и матушка много у нее покупала; раз Петровна, не имея сдачи, осталась должна матушке гривенник. С тех нор она к нам более не показывалась. Кроме Псалтыря, я никакой книги у бабушки не видала. Оставшуюся библиотеку после дедушки она подарила моей матери. После обеда она всегда раскладывала пасьянсы.

С такой обстановкой не мудрено, что бабушке передавались на счет детей и внуков всякие нелепые сплетни, которые, доходя до матушки, ее сильно огорчали. Не стану о них говорить; они могли на мгновенье огорчить сердце ма тери, но время отымает у них всякое значение. Бабушка умерла холерою в 1834 году. Несмотря на многочислен ную семью, никто из родных не был при ней, она скончалась на руках крепостных горничных. Никто из сыновей не пожелал оставить за собою ее дом, его продали почти задаром баронессе Розен. Лет пятнадцать после ее смерти я была в нем на балу у баронессы Розен и не без волнения вошла в эти комнаты, где так часто бывала в детстве. Несколько гостиных остались, как были при бабушке; я забыла про картину Гамлета, про страшную экономку, я вспомнила только, как бабушка меня ласкала, как она была величественно хороша, как я глупо боялась ее, и что-то вроде угрызения совести шевельнулось в душе моей...

На этом балу я в первый раз видела моего мужа, барона В. М. Менгдена».