Поздравляем Галину Даниелевну Климову – выпускницу школы имени В.Г.Короленко, с выходом новой книги. Лев Аннинской в отзыве о книге – в статье "Славянский кадиш. Про точильный камень жизни и наступающий горизонт", не скупится на высокие оценки в адрес книги, а мы его оценкам доверяем, а сами приступаем к чтению – благо, многие страницы книги посвящены ногинскому детству автора.

Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и прозе

Галина Климова. Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и прозе. – М.: Русский импульс, 2013. – 232 c.

Биографическая справка:

Галина Даниелевна Климова; 15 декабря 1947, Москва) – русская поэтесса и переводчик.

Родилась в Москве в семье служащих. С 1948 по 1966 год жила в Ногинске, окончила школу им. В.Г. Короленко. Первая публикация стихов в районной газете «Знамя коммунизма» (1965). Занималась в литобъединении при этой газете. Окончила географо-биологический факультет МГПИ им. В.И.Ленина (1972), Литинститут (семинар Евг. Винокурова) (1990). Как поэт дебютировала в 1965 году. Составитель антологий московской женской поэзии «Московская Муза». 1799– 1997; Московская Муза. ХVII- ХХI; русско-болгарской антологии «Из жизни райского сада».

В 1998-2008 – организатор и ведущая литературного салона «Московская Муза». Секретарь Союза писателей Москвы, член Международного союза журналистов, работает научным редактором в издательстве «Большая Российская энциклопедия». C 2006 заведует отделом поэзии журнала «Дружба народов». Живёт в Москве.

Книги стихов:

Климова Г. Д. До восстребования. – М.: Современный писатель, 1994. 

Климова Г. Д. Прямая речь. – М.: Искусство, 1998.

Климова Г. Д. Почерк воздуха. – М.: ACADEMIA, 2002.

Климова Г. Д. Север-Юг. – М.: Время, 2005. 

Книги стихов на болгарском языке (билингва):

Климова Г. Имената на любовта: Превод Калина Тельянова. – Бургас: Демараж, 2002.

Климова Г. Автограф на вълната: Стихове. – Варна: Няголова, 2002.

Климова Г. Губерът: Поезия. – Варна: Славянска литературна и артистична академия, 2009. 

Составленные антологии:

Московская Муза 1799-1997/Составитель Климова Г. Д. – М.: [Искусство], 1998.

Из жизни райского сада/Составитель Климова Г.Д. Билингва (Из живота в райската градина/Съставител Панко Анчев). – М.- Варна: Компас, 2000.

Московская Муза. XVII-XXI/Составитель Климова Г. Д. – М.: Московские учебники – СиДиПРЕСС, 2004. 

Лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец» (2005). Лауреат международного Славянского фестиваля, премия «Летящее серебряное перо» (Варна, 2007)

 

---

Независимая Газета. НГ EX Libris

Славянский кадиш
Про точильный камень жизни и наступающий горизонт

Лев Аннинский

Галина Климова. Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и прозе. – М.: Русский импульс, 2013. – 232 c.

 

«Юрская глина» начинается с фразы, которая звенит в моем читательском сознании, как струна, готовая оборваться. «Настоящего болгарина я увидела впервые, когда была еще первокурсницей, полностью невменяемой от любви к Сашке. По законам жанра, похудела килограммов на десять…» Но, отдавая должное цепкости авторского взгляда и остроте пера, я ощущаю там что-то более важное: сверхзадачу. Вещественное – ценно, невещественное – бесценно. Семейные альбомы, письма, диссертации, сервизы, драгоценности, антиквариат… а надо всем этим – мистические совпадения и встречи. Неправдоподобие жизни, которое посильнее реалий литературы. Божьи дела… И отсюда готовность вглядеться в каждого человека, охватывая его целостный облик, всю фигуру, выпытывая: откуда он? Кто? Поможет ли сцепить прихотливо сплетающиеся нити бытия?

Но для этого надо знать, как читать эту книгу. Читать – помня, что Климова – поэт и опытный редактор. Читать – как цепочку летящих зарисовок, останавливающих мгновенья. Читать – как
стихотворения в прозе.

«Дорогу перебежал маленький длинный зверёк.

– Горностай, – подсказал шофер, – слыхала про такого? Из него цари себе шубы и воротники шили.

– Шубы из такого маленького? Из горностайки?

В боковом стекле, подпирая небо, неожиданно мягко выкатывались горы. Точнее – горная вереница, стайка, этакая горностайка, готовая сняться с места, сбежать от зимы, от самого царя, чтобы вдруг не стать шубой или воротником».

Улавливаете горизонт, мягко проглядывающий из жаркой шубы сибирских степей, обманчиво похожей на царский прикид? Кто так видит мир?

«Пацанка, скрипачка, поэтка».

Пацанка – потому что обитательница ногинских улиц. Скрипачка – потому что учится музыке и носит в футляре драгоценную скрипку. Поэтка – потому что ходит в литобъединение, куда заглядывают также городские сумасшедшие, чудики и библиофилы.

Разброс тем в этом калейдоскопе вполне соответствует эпохе, бросающей своих детей то в черное невежество, то в ослепительную магию культуры. В параллель бабушке Фене описаны знаменитые литераторы: Инна Лиснянская, Семен Липкин, Александр Ревич, Николай Панченко, Инна Кашежева, Римма Казакова, Татьяна Бек… Как такое сочетается? А так же, как лик Богородицы и пионерский галстук. Эпоха, непредсказуемость которой не уместить ни в какую литературную логику. Только в импульсивный ритм стиха. На грани гибели.

«– Мерзавец, вперед, за Родину, за Сталина! – и мне в затылок наганом. Я понял, что закричал: вперед!

Но кто сзади?! Никого. Я да он. Бежим вдвоем. Где же все наши? Смотрю: валяются, лежат».

Это – от имени отца-фронтовика. Что-то неотвратимо горькое, смертельно опасное и абсурдное пульсирует в повествовании. Какой-то запредельный обрыв в черноту, коего лучше не касаться, а если это неизбежно, то терпеть, готовясь к худшему. А худшее подстерегает везде. В ногинской электричке бесчинствует хулиганьё. Не успевают изнасиловать, но ломают скрипку. Такая же ищущая выхода энергия ставит дыбом студентов 1968 года за тысячу километров от России, в Париже: под чёрным знаменем анархистов что-нибудь штурмом «взять»… Эйфелеву башню… Гранд-Опера… Маркс, Троцкий, Мао, Маркузе, Че Гевара, Кон-Бендит…

Выйдя из окружения, наш фронтовик попадает в руки особистов.

«– Давай, рассказывай, кто тебя завербовал! С каким заданием пришёл к нам?.. Только не бреши, пристрелю…»

Избежав расстрела, он, спасенный знакомым генералом, по приказу Родины идет в разведку. Как офицер секретной службы оказывается на датском острове Борнхольм. Наедается до отвала знаменитым масляным печеньем… Вместить это может только стихотворение, вживленное в прозу:

«…Предпочитая трудящийся дух, отец из-под палки учился на тройки, на ветер пустил свой абсолютный слух, оттрубил лет двадцать прорабом на стройке. А раньше старлеем штабной разведки (южанин, всю войну – в Заполярье), рисковый Даня по партзаданию королевским жестом освободил Данию…»

Не поймешь, то ли смеется Климова, рассказывая эти истории, то ли плачет. В этой безумной реальности люди пропадают бесследно. Ничего не удерживается на вязкой русской почве, скользкой от крови и беспамятной от бесконечных переворотов…И всё-таки следы отыскиваются! И бабушка Феня, которая прежде, чем вытащить семью из Сибири в Ногинск, – вдосталь намаялась, пася коз и коров, а в военные годы, работая на хлебозаводе, за две сайки, вынесенные в бюстгальтере для внука, схлопотала срок в два года, но «за примерное поведение и высокие показатели в социалистическом труде» вышла на волю, – так вот, эта многотрудная судьба прослежена до самого истока. Чудом проступают следы на непредсказуемой русской почве. Еврейские же чудом – исчезают. Должны бы вроде – по тысячелетней традиции галута – закрепляться в памяти, а вот поди ж ты: ни судеб, ни хотя бы имён… «Файбус и Хая. Нет, наши Федя и Клара. Что же сделала с ними жизнь, вернее, страх перед жизнью, если родители не открыли своих имен даже родным детям? Под этими чужими именами, вписанными в паспорта, они проживали, наверное, чужую жизнь. И хоронили их под чужими именами. Но кто тогда проживал их жизнь?»

Их жизнь – в черте оседлости, от погрома до погрома – укрывалась даже от близкой памяти. И опять-таки чудом неустанного зова к предкам и пронзительной интуиции – героиня повести на кладбище в Харбине! – находит могилу знаменитого кантора, который уехал когда-то в Китай из России… а ей приходился … кем же? … Он приходился дядей ее отцу – тому самому фронтовику, освободителю Дании. Какой-то случайный американец предлагает прочесть над чудом уцелевшей могилой… кадиш.

«Он вынул карманный молитвенник и, раскачиваясь, начал читать на иврите. Мы с Риммой замерли слева и справа от него. Я, православная христианка из Москвы, стою у могилы моего незнакомого двоюродного деда, кантора главной синагоги Харбина, и первый встречный иудей из Америки читает над ним – через столько безмолитвенных лет – кадиш. Я плачу. И Римма, глядя на меня, тоже плачет. Вот она – воля и милость Божия».

Точильный камень жизни терпеливо стёсывает наросший на судьбах блестящий камуфляж, обнажая черты истинности. Горизонт проступает…

Героиня повести вглядывается в старые фотографии, ища сходства. Вглядывается в собственное лицо – ненавистные розовые щеки, деревенские веснушки… Но она не уйдет от вопроса, который неизбежен на нашей родной глинистой почве: « – Русская? Нос курносый, скулы татарские, глаза серые…»

Такое вот стихотворение в прозе. Такой кадиш нашей славянской всеотзывчивости. Такой естественный цвет бескрайней русской земли…

 

---

Матроны.ру / Гость, Культура / интересные люди, культура, литература 

Галина Климова:
«Гуманитарной сфере нужна бригада реаниматоров»

Беседовала Вероника Заец

Как часто вам удается побеседовать с настоящим поэтом? Не тем, который пишет стихи лишь в любовном угаре, а человеком, который всю жизнь посвятил литературе и поэзии? С нашей сегодняшней гостьей – поэтессой, литературным редактором журнала «Дружба народов» Галиной Даниелевной Климовой мы разговариваем о литературных салонах, самодеятельности в сети интернет,современном образовании и творческом пути. Ее красивая, плавная речь окутывает дымкой той самой интеллигентности, которая не воспитывается, а приобретается с рождения. Искренне надеемся, что вы, дорогие читательницы, тоже оцените эту красивую историю любви женщины к поэтическому слову.

Литературный институт

– Галина Даниелевна, судя по Вашей биографии, Вы всю жизнь занимаетесь литературной деятельностью. Когда Вы сделали этот выбор и почему?

 

– Действительно занимаюсь литературой, но стараюсь избегать таких выражений как «литературная деятельность», «мои произведения». Я нередко слышу, как юноши или девушки приходят с первой книжкой и говорят: «В моих произведениях…» или «Мое творчество», и уже от одного этого становится нехорошо. Ну какие «произведения», какое «творчество»?

Я действительно всегда жила поблизости от литературы, а выбор сделала в 34 года, когда была уже матерью, женой, у меня была хорошая специальность. Я закончила географо-биологический факультет и работала научным редактором в шикарном издательстве «Большая Советская Энциклопедия», все было замечательно, но я поняла, что не могу жить без литературы. Я писала стихи «в стол», писала прозу. Мой муж в это время защитил докторскую диссертацию, и я подумала, что могу наконец заняться собой, и с третьего раза поступила в литературный институт.

– А почему с третьего?

– Я не проходила творческий конкурс. Пыталась поступить раньше – глубоко беременной, и все никак не могла пройти этот конкурс, а в 34 года поняла, что у меня осталась последняя возможность (в литературный институт принимали до 35 лет) и надо еще раз попробовать. И поступила! Я попала на заочное отделение Литинститута, в самый лучший семинар поэзии, которым руководил Евгений Винокуров. Он был своего рода экспериментатор: собирал в своем семинаре разновозрастных студентов от 1 до 5 курса. Люди приходили, уходили, было невероятно интересно.

Встречи были два раза в неделю, надо было писать и обсуждать написанное на этих семинарах, а еще – писать рефераты, сдавать сессии. Это были золотые годы моей жизни, я ни минуты не пожалела о том, что решила учиться.

По окончании Литинститута нужно было опять выбирать: заниматься только литературой, бросить энциклопедию, любимую географию или ничего не бросать, не менять, но заниматься литературой. Честно скажу: у меня не хватило духа бросить предыдущую работу, потому что жизнь была благополучная, устоявшаяся, и отказаться от нее, пускаясь в неведомое плавание по литературным волнам, было страшновато. Мне было уже 40 лет, я была беспартийной, обстоятельства моей жизни складывались таким образом, что я не могла броситься в этот омут. Продолжала работать в БСЭ и не рискнула пойти ни в одно издательство литературным редактором. Только тогда, когда страна вступила в эпоху перемен, в 1994 году, я издала первую книгу стихов, написанных еще в институте.

Московская муза

- Казалось бы, в то время люди думали о чем угодно, но не о литературе, время было довольно тяжелое.

– Да, и в моей семье время было нелегкое: муж без работы, сын поступил на первый курс института, я стала единственным кормильцем, и забота о хлебе насущном была очень актуальна. Прекрасно помню, как перед Новым годом на рынке удалось купить десяток яиц, я несла их в пакете как великую ценность и думала, что я могу варить сыну яйцо через день, и это хорошо. Это был 1991 год. Вот тогда-то пришлось бросить энциклопедию, потому что платили очень мало.

Меня пригласили в Департамент печати и информации Мэрии Москвы, на должность специалиста в аналитический отдел, где я проработала почти три года. Конечно, было трудно жить на одну зарплату, сын подрабатывал – «бомбил». Через год муж нашел работу, и у меня отпала острая необходимость обеспечивать семью, я вернулась в энциклопедию. В это время издала книгу своих стихов. А дальше началась моя литературная жизнь, причем не со своей книги, а с женской поэтической антологии.

Редакторы в то время подрабатывали в нескольких издательствах, и бренд научного редактора-энциклопедиста из БСЭ открывал очень многие двери. Однажды меня пригласили в одно частное издательство, и моя приятельница, директор этого издательства, сказала: «Скоро юбилей Москвы. Мы получили грант, и я прошу тебя сделать сборник поэзии о Москве».

Мне эта идея совсем не понравилась – таких сборников пруд пруди. Я предложила составить сборник женской поэзии, куда войдут произведения поэтесс, живших в Москве. В первую очередь, нужны были стихи о Москве, любви и творчестве. Хотелось собрать всех: и известных, и неизвестных авторов. В издательстве эта идея понравилась. И – работа закипела.

Начались «мои университеты», еще один литературный институт, в который меня пригласила сама жизнь. Так я вошла в литературную среду, познакомилась со всеми, с кем хотела, но прежде чем звонить и приглашать участвовать в этом сборнике, я примерно полгода собирала информацию об авторах, стихи которых хотела напечатать. Штудировала не только периодику, но и антологии, и поэтические сборники. Обрисовался круг в 130 имен. Примерно через 9 месяцев был готов первый вариант книги, издательнице он понравился, и книга ушла на верстку.

Через пару месяцев, когда верстка была готова, издательство разорилось, и я оказалась на улице с версткой – как с грудным ребенком. За мной стояли 130 имен – ныне живущих и уже умерших поэтов, их родственников и наследников – все ждали книги. За себя просить довольно трудно, а за других – гораздо легче, и я стала ходить по издательствам предлагать издать книгу, которую назвала « Московская муза». Книга обычно нравилась, но издать никто не брался – не было денег. Я совершенно отчаялась и стала молить Господа о помощи.

На босу ногу, натощак, в сорочке,

как только пришлый день раскинет сеть,

вожу по строчкам пальцем, силюсь петь

псалмы и тропари…

Я к Божьей Матери напрашиваюсь в дочки

с домашней живностью, со всей своей семьей,

с потомками борцов за справедливость,

юристами, врачами…

                               Сделай милость,

прими ты, гордых нас, как травостой,

как тот полынный жухлый из пустыни

и тот – стеной степной – из ковыля.

О, Мати Дево,

            всех, кто без руля

и без царя, 

           пригрей отныне…

 

Мне было не столько жаль своего труда, сколько неловко перед людьми, которым я обещала. Однажды мой муж пришел с работы и сказал: «Есть такая организация, там сплошь военные, сплошь офицеры, они хотят ко Дню города сделать какую-то благотворительную акцию. Давай сходим к ним, ты покажешь свою книгу». Я, конечно, замахала руками: «Да что ты, чтобы военные издали книгу женской поэзии!? Ты совсем не представляешь реалии современного мира!»

Но мы все-таки пошли на переговоры, хотя я всегда с предубеждением относилась к военным, мне казалось, что советские офицеры – это солдафоны. Но жизнь опровергла мое представление, они оказались очень культурными и образованными людьми, с интересом к литературе. Честно говоря, я была просто потрясена и понимала, что это жизнь меня «тычет носом» в мою гордыню, в мое предвзятое отношение к людям.

Военные перевели деньги в издательство «Искусство», и через полгода «Московская муза. 1799-1977» вышла в свет.

Эта книга перевернула мою жизнь, начались презентации, литературные вечера, фестивали. Вокруг сборника образовался литературный салон «Московская муза». Я стала проводить вечера в Центральном Доме литераторов, мы говорили о поэтессах XVIII-XX веков, о тех, кто сгинул в лагерях и не успел издать свои книги, о советских поэтессах. Многие, кто сейчас твердо стоит на ногах, имеет имя и вес в литературных кругах, начинали с салона «Московская муза».

Я занималась салоном 10 лет, пока не перешла работать в журнал «Дружба народов» заведующим отдела поэзии, где сейчас и работаю. Заниматься одновременно двумя проектами я не могла, и от салона пришлось отказаться. Но прежде, при содействии Городской книгоиздательской программы г. Москвы я выпустила второе издание антологии «Московская муза», которая начиналась уже не с поэзии XVIII века, а с плача Ксении Годуновой, написанного в 1605 году. За вторую книгу я получила от Союза писателей г. Москвы премию «Венец».

Параллельно издала 3 сборника своих стихов, составила в содружестве с болгарами поэтическую антологию «Из жизни райского сада» – это стихи о рае, его героях и событиях райской жизни. Она вышла на двух языках, и было очень интересно сравнить, как соотносятся стихи на эту тему у двух православных народов. Оказалось, мы в России уделяем больше внимания духовному небесному аспекту рая, а в Болгарии – с ее богатыми землями, согретыми жарким солнцем – делается акцент на материальные блага, на земное плодородие и благополучие, вот таким получился союз рая земного и небесного. 

Современная литература

– «Литературный салон» – понятие довольно необычное для XXI века. Оно, наверное, больше подходит для века XIX: дамы в кринолинах, струнные квартеты и поэты, декламирующие свои стихи. Что происходит в литературных салонах сейчас?

– Ситуация в поэзии в начале XXI века очень напоминает поэтическую жизнь Серебряного века: то же разнообразие направлений в поэзии, огромное количество литературных кружков, поэтических объединений и салонов. Конечно, само слово «салон» из обращения уходит, сейчас это скорее литературные вечера, встречи, презентации. Есть литературные кафе, в которых происходит много интересного: «Билингва», «Макс», «Дача на Покровке», «ОГИ» и другие.

– А что случилось с «Московской музой» после Вашего ухода?

– Всему свое время. Все закончилось. Мне показалось, что, в общем-то, все было интересно и хорошо, но кончилось. Салон прожил свою естественную жизнь, 10 лет – это не мало. Начались другие времена.

– Какие в Вашем представлении сейчас «времена» в литературе?

– Мне кажется, очень интересные и очень насыщенные, особенно в Москве, где 30-50 поэтических вечеров происходит ежедневно. Площадки самые разнообразные, я уже не говорю про интернет, где своя поэтическая жизнь, я говорю про реальную московскую поэтическую жизнь. В клубах, кафе, библиотеках, салонах. Тот же самый салон на «Самотеке», в Гуманитарном Педагогическом Университете.

Литературные вечера там проводят Дмитрий Дмитриев и его жена Наталья Попова – большие ценители поэзии. Они очень много делают, так же, как и Елена Пахомова, у которой литературный салон «Классики XXI века» в Чеховской библиотеке. Тургеневская библиотека очень активна, Булгаковский дом-музей, кафе «Билингва», клуб «О.Г.И.», куда ни двинься! Я не говорю про Литературный музей, музей Марины Цветаевой, музей Серебряного века, музей Маяковского – везде литературные вечера, везде! Часто бывает, что разрываешься, не знаешь, куда пойти! Хочется быть и там, и там. Не всегда получается.

– Вы часто посещаете такие мероприятия?

– Стараюсь! Это ведь не только любовь и привязанность – это моя работа, и я должна представлять себе современную картину поэтической жизни, много читать, много слушать, чтобы понимать, куда идет поэзия.

– Вы что-то отбираете для журнала?

– В том числе. Приглашаю поэтов и прошу стихи.

– А как создается наполнение журнала «Дружба народов»?

– Во-первых, я пришла не на пустое место – журналу 75 лет. Круг авторов уже сложился. Естественно, это круг не становится чем-то незыблемым и постоянным, люди стареют, уходят из литературы, умирают, появляются молодые имена, приходят новые люди. Наш журнал отличается от других толстых журналов – от «Нового мира» или от «Знамени» – «лица необщим выраженьем», своеобразным, мы же «Дружба народов»…

– «Своеобразное» – в смысле многонациональное?

– Да. Журнал всегда занимался переводами на русский язык и печатал не только русских авторов, но и авторов из тех республик, которые входили в состав СССР – армян, грузин, латышей, эстонцев, узбеков и таджиков. Кто-то из них писал на русском языке – мы печатали их по-русски, а кто-то писал на своем языке, и тогда их печатали в переводе. Так возникла советская школа художественного перевода, которой нет равных в мире – это был культурный феномен, который сейчас низведен до низкого уровня, потому что последние 20 лет переводчикам или вообще не платили, или платили жалкие копейки, поэтому люди ушли из профессии.

В тот период важнее всего была колбаса, и ради колбасы люди уезжали за границу. Культура была не нужна не только тем, которые уехали, но и тем, кто остался. Культура девальвировалась, потому что престижным стал бизнес, главной ценностью – деньги и материальные блага, а все остальное ушло на задний план. Люди перестали покупать книги, стали увозить библиотеки на дачи, как в ссылку. Дети теперь так говорят: «А у нас нет книг – от них много пыли. Мы книги увезли на дачу!». Это еще, наверное, не самый худший вариант – некоторые просто выкидывали или сжигали. Интерес к книге угас. Безусловно, это связано еще и с появлением интернета. 

Профессия пишущих людей (кроме журналистов) девальвировалась, как и профессии учителя, врача и инженера – стали нужны менеджеры. У нас сейчас государство менеджеров, кого ни спросишь – все менеджеры. Страшновато. Резко упал уровень культуры, произошел сильный откат в науке. Мы потеряли поколенческие профессиональные связи и традиции. Традиция – это не год, не два и даже не десять лет… Не знаю, начало какой традиции положат менеджеры.

В первую очередь, востребована коммерческая литература – детективы, кулинарные книги, дамские романы, в которых описываются разбитые сердца и несложившиеся жизни. Люди ищут замены, вытесняют свои неудачи и начинают жить жизнью в этих книгах. Это своеобразный наркотик, они подсаживаются на эту литературу, ведь она легко читается. Это как сериал: ты провел вечер и вроде бы что-то посмотрел, какие-то эмоции испытал, но это подмена настоящих отношений – семейных, дружеских, любовных – или тех отношений, что таит в себе классика, а классику читать стало уже трудно – люди отвыкают.

Учителя средней школы жалуются, что дети уже не могут читать большие произведения, как, например, «Война и мир» Толстого, не могут держать внимание на тексте. Им нужны картинки, фрагментарность, клиповость, и, более того, картинки нужны цветные, не черно-белые. Помню, как во времена социализма мы с большим сарказмом обсуждали, что американцы читают свою классику по комиксам, и европейцы тоже учат своих детей по комиксам, наверное, и мы теперь дошли до того, что «Войну и мир» будут знать по комиксам. В лучшем случае, дети посмотрят фильм Сергея Бондарчука.

– Вы видите какой-то выход из этой ситуации?

– Прежде всего, семья и школа. Семья, где детям читают книжки, а не только показывают мультики и сажают перед DVD. Школа, где литература и русский язык не должны быть на сегодняшнем уровне, в кастрированном виде. 2 часа русского языка в неделю, изложение или диктант на выпускном экзамене – это ниже плинтуса! Отсюда падение грамотности, национальной культуры и национального самосознания. Откуда все это будет, когда ты не знаешь родной язык и родную литературу? Такую литературу! Русскую литературу, которая является золотой сокровищницей для всего мира! Все, что сейчас происходит в гуманитарной сфере, мне кажется катастрофичным. Нужна бригада реаниматоров.

Сумасшедшие цены, по которым продают книги, особенно детские, – неподъемны. Интернет оттянул на себя большую читательскую аудиторию. Наверное, надо смириться, сделать так, чтобы и в интернете была хорошая литература. Это тоже один из вариантов сохранить читателя.

Всемирная паутина литературы

– Вы следите за тем, что происходит на поэтических порталах в интернете?

– Приходится следить, хотя я не могу сказать, что очень люблю эти порталы, но в прошлом году я была в жюри конкурса на портале «Стихи.ру». Пришлось окунуться, посудить…

– Как Вам такой опыт?

– Во-первых, огромная аудитория, несравнимая с той, что читает бумажные издания. Я не ожидала, что такое огромное количество людей задействовано, что столько читает, пишет, следит за происходящим. Я была потрясена! Второе – качество, конечно, гораздо ниже. Понимаете, это самодеятельность. Как в театре: есть профессиональный театр и самодеятельный, так и здесь – колоссальное количество пишущих людей, я к этому отношусь нормально и даже приветствую это как психотерапевтический акт – пусть люди пишут. Вот им хочется написать о своем горе или радости, или просто исповедаться в стихах – пусть они это сделают.

Может, не каждый дойдет до Храма, не каждый дойдет до священника, чтобы покаяться, – пусть пишет об этом в стихах. От этого им станет легче, но это не значит, что надо из этого делать какую-то рекламу и извлекать дивиденды, нет! Это важно и значимо для человека, который пишет. В то же время на сайтах «Стихи.ру», «Поэзия.ру» встречаются очень хорошие работы, общий уровень поэзии в стране довольно высокий.

– Вы говорите про современных авторов?

– Все современные, кто живет в одно время. И тот, кому девяносто лет, и он пишет, и тот, кому двадцать лет – мы все современники, мы живем в одно время. Появилось много поэтических школ на периферии: Екатеринбург, Челябинск, Пермь, Вологда, Иркутск, Новосибирск, Кострома – это города, в которых есть талантливые литераторы, стихотворцы, не просто одиночки, а большие группы. Они выпускают региональные журналы и альманахи, издают книги, и это заметное явление на литературной карте России. Много пишущих людей, ни о каком «затишье» речи нет. Лет через 50 лет станет известно, что мы жили рядом с гениями, просто не заметили их. Нужна дистанция во времени, чтобы понять и оценить талант. 

Самодеятельность и профессионализм

– А где грань в поэзии между самодеятельностью и профессионализмом?

– Очень трудный вопрос, я сама себе его очень часто задаю, когда разбираю почту, читаю так называемый «самотек». Общекультурный уровень довольно высокий, все научились складывать стихи, искать рифму, писать в одном размере довольно культурные, похожие друг на друга стихи… Много графоманов. Бывает какая-то совершенно неуловимая грань: ты читаешь, допустим, уже не в первый раз одно и то же стихотворение и думаешь: «Что это?». Либо это искусная графомания, либо действительно что-то стоящее. Самое главное, чтобы за этим стояли талант и личность, чтобы почуять – вот в этом стихотворении есть неуловимое вещество поэзии. Я не знаю, каким образом его ощущают – сердцем, душой, печенкой, мозгами или мурашками по спине, но ты вдруг понимаешь, что перед тобой настоящее.

Это может быть очень скупое и скромное на вид стихотворение, но подтекст и его контекст гораздо больше сказанного. Может, пространство стихотворения гораздо объемнее, чем эти восемь строчек. Тогда я понимаю, что здесь есть вещество поэзии, воздух поэзии, он есть! А слова все те же, это как в музыке – семь нот, но каждый пишет свою мелодию, свою симфонию или трезвучие. Так же и здесь – одни и те же слова, одни и те же приемы, но один из этого сделает поэзию, а другой сделает что-то очень похожее на поэзию, но все-таки не поэзию, а ее муляж. Вы видите в витринах очень красивые овощи и фрукты – они потрясающе сделаны, и вы стоите и думаете: это настоящие или это все-таки муляж? Так же и в поэзии.

– Это ощущение больше на чувственном уровне, нежели на рациональном?

– Здесь и интуиция, и опыт, и вкус, и многолетняя привычка читать стихи. Поэзия вообще требует навыка чтения. Если на ходу читаешь, особенно какого-то «сложного» поэта, то вряд ли что-то поймешь. Навык чтения очень важен. Чем больше читаешь стихотворение, тем оно больше будет открываться, и вы почувствуете его объем, смысл, эмоциональный пульс, если это настоящее стихотворение. Читать стихи– это тоже работа, со-творчество, со-участие, это ведь не просто глазами шарить по строчкам, это не газетный текст. В стихи надо вникнуть.

– Пропускаешь через себя – откликается что-то или нет…

– Безусловно. Поэтому возникает вопрос: «Мой поэт или не мой поэт?» Талантливых поэтов много, но одни не коснутся стихами твоего сердца, не заденут, а от других стихов ты сам не можешь оторваться, уже наизусть читаешь, цитируешь, вспоминаешь кстати и некстати. Одним словом, живешь ими. Каждый читатель это знает. У одних «мой поэт» – это Есенин, у других – Пастернак, а у третьих – Эдуард Асадов.

Стихи и проза

– Скажите, а Вы сейчас пишете стихи?

– Пишу, хотя, конечно, редакторская работа в журнале съедает. Я слышала от своих коллег, что это во многом – донорская работа, когда ты только отдаешь. Известно, что очень многие поэты, работавшие редакторами, уходили, потому что переставали писать. Я тоже стала писать гораздо меньше. В последние два года я писала прозу.

– Как Вы перешли от стихов к прозе? Для Вас это близко или совершенно другой формат?

– Нет, оказалось, что близко. Я не могу сказать, что делаю какие-то особенные усилия. Написала повесть в жанре «путеводителя по семейному альбому», о своих близких, вроде семейной хроники. Там и проза, и стихи, и мемуары. У меня много стихов, посвященных моим близким, – бабушке, которая меня воспитывала с полутора месяцев и до восемнадцати лет, родителям, мужу, сыну. Видимо, у меня сильное чувство семьи, она у нас очень интересная. Такие судьбы, переплетения, личности! Все разные, все непохожие, а иногда и прямо противоположные.

– Вы эту повесть издали?

– Я уже два года жду, что она вот-вот выйдет. Надеюсь, она будет опубликована весной в журнале «Дружба народов».

– Стихи – это очень личное. Вы выпускаете книгу, выносите их на публику… Что Вы чувствуете, когда кто-то что-то говорит по поводу Ваших стихов?

– Надо быть готовой ко всему – и к непониманию, и к переделке, и к сокращению, и к тому, что это стихотворение лучше всего выбросить в корзину, потому что оно плохо написано. Много претензий к себе самой. Литература – очень одинокое и очень «кровавое» дело. Ты вступаешь на это поле боя, платишь за все своей кровью и нервами. Если ты не готов к этому, лучше не вступать, лучше быть менеджером. Хотя, я думаю, что и там тоже много крови и нервов. В литературе невозможно рассчитать и запланировать, что все понравится, что будут хвалить, заплатят большой гонорар, а там, глядишь, успех и даже слава. Надо уметь держать удар, переживать неудачу или равнодушие. Но если в тебе есть искра Божия – пиши. И ничего не жди.

– Как Ваши близкие реагируют на ваши стихи?

– Мой муж очень гордился, что я пишу стихи, когда я не печаталась. Когда я писала по три стихотворения в год, и все это лежало в столе, он с гордостью говорил: «Моя жена пишет стихи!» Когда же я поступила в Литературный институт, занялась этим серьезно и стала меньше уделять времени семье (это неизбежно), то он был не очень доволен. Когда я стала заниматься литературным салоном, он меня откровенно заревновал к литературе. Когда вышла «Московская муза» – очень радовался. Над какими-то стихами плакал, учил наизусть – такое тоже было. Однако любить меня больше не стали.

– А как Ваш сын относится к тому, что мама – поэт?

Наверное, ему это приятно, интересно, хотя он юрист и очень далек от поэзии. Я не могу сказать, что он любит поэзию. И я к этому отношусь спокойно, не требую какого-то особого отношения, признания, хотя он следит по интернету за моими публикациями. Много лет я дарю сыну стихи на день рождения. Знаю, что он ждет стихотворения в этот день.

Я не умру,

и жив мой след,

и день, и голос, и дороги,

друзья, бессмертные, как боги,

и ты, мой свет!

 

Я не умру и жизнь спустя,

ни в жалобе, ни в злобе, ни в хворобе.

Пока хранит тебя земля,

я прорасту в ее утробе.

И кто из нас дитя?

– Вы не хотели издать какой-то отдельной книгой именные стихи, обращенные к нему?

– Вы угадали! Я это сделала на его 35-летие. Книга так и называется «Мама – сыну». Она вышла в двух экземплярах – ему и мне. Там не только мои стихи, но и его фотографии, школьные сочинения, какие-то записки, рисунки, почтовые открытки, где он писал: «Дарагой мой варабей, как тваи дила?» Книга очень красивая. Она-то и была толчком к моей прозе о семье, к путеводителю по семейному альбому. 

– Вам захотелось рассказать эту историю?

– Мне хочется рассказать историю своей семьи. Мне кажется, что семейные отношения сейчас находятся в глубоком кризисе, и чтобы как-то сохранить семью, надо вглядываться в прошлое, надо увидеть образы и примеры наших бабушек, прабабушек, наших родителей, которые много вытерпели, гораздо больше, чем выпало всем нам, хотя мы плачемся на каждом углу, в какое трудное время мы живем. Не надо плакать, они пережили гораздо больше, чем мы, и сумели сохранить себя, своих детей, свои семьи. Хочу, конечно, сказать, что во многом помогала вера в Бога, во многом помогала Церковь. Я знаю это по своей семье, не зря бабушка водила меня с детских лет к Причастию. Потом был длительный период, когда я не ходила в Церковь, но Бог в душе был, ведь «душа – христианка», и вера все-таки проросла, проклюнулась, я поняла, что надо возвращаться.

– Вы почувствовали этот момент?

– Да, я почувствовала и этот момент, и поддержку Божию, его милость и долготерпение. Поняла, что нужно хоть как-то соответствовать этому. Произошло то, что называется тяжелым словом «воцерковление». И я держусь Церкви и веры.

– Напоследок я хотела бы попросить Вас прочитать несколько строк, которые для Вас сейчас особенно близки.

Новорожденный день и вечность так похожи,
Два выражения одного лица:
Творец, не признанный в прохожем,
Или прохожий в образе Творца.

Поделитесь с друзьями