Из неопубликованного архива В. Ф. Ситнова
И верилось, что всё будет хорошо…
Воспоминания о Первой школе ученицы Евы Матвеевны Смирновой (1928–2017 гг.), художницы
Ева с отцом Матвеем Петровичем Смирновым, 1931 год. Фотография на фоне панно у старого рынка
Когда подоспело моё время учиться, я в 1936 году поступила в первый «Б» класс школы №1.
Наш класс считался пролетарским. Семьи у нас, учащихся, были малообеспеченные. Школу населяли дети в основном из коммуналок первых больших домов, что на улицах Володарского, Герцена, Кирова. Целый квартал четырёхэтажных домов прямо за школой выстроили в городе в самом конце 1920-х годов. У меня было много ровесников.
Первый класс «А», в отличие от нашего, прослыл классом избранных: в нём собрали детей ответственных работников (директоров, секретарей парткомов и т.п.), то есть материально более обеспеченных.
Учились они так же, как и мы, средне, звёзд с неба не хватая, но одеты были лучше. Они не зазнавались, но мы всё равно старались показать свою независимость и презрение к их привилегиям.
Класс мой находился на первом этаже около лестницы, ведущей на второй этаж. Окна во двор. Рядом, в торце, – школьные двери, выходящие в городской парк. Осенью и весной в погожие дни во время перемен эти двери открывали. И мы гуляли на улице, на лужайке возле школы.
Рассказывали, когда-то на этой лужайке стояла парашютная вышка-аттракцион для всех желающих спрыгнуть с парашютом. Но когда мы учились, вышки уже не было – убрали: мальчишки прыгали и без парашюта и, разумеется, не всегда удачно.
Свою школу мы единодушно и заслуженно считали самой лучшей, самой любимой: светлая, красивой архитектуры, с просторными классами, большими высокими окнами. На переменках школа была похожа на весёлый улей.
С 1 по 4 класс нас учила и воспитывала Александра Ивановна Иванова. Строгая женщина, серьёзная. Спокойным, ровным голосом она знакомила нас со всеми премудростями наук, сама вела уроки пения и рисования. А мы внимательно слушали, открывая для себя новый мир. В то время мы приходили в школу, не умея ни читать, ни писать, ни считать. Всё начинали с азов.
Дисциплину портили иногда старшие ребята – «второгодники» – этакие «яркие» личности – развязные, якобы всё знающие, да в учёбе не поспевающие. Они вливались к нам каждый учебный год. Отсеивали лентяев и двоечников от ровесников строго и часто. Предлагали им заниматься в каникулы, летом, а в случае несдачи предмета осенью оставляли на повторный учебный курс с младшими детьми.
Трудно с ними в классе. Да и жилось самой Александре Ивановне нелегко. На мизерную зарплату учителя начальных классов она растила двух дочерей-подростков. Ходила на работу издалека. Жильё их было в многосемейном двухэтажном деревянном доме в конце улицы 1 Мая.
Элитный класс «А» вела очень опытная, энергичная учительница Клавдия Ивановна Кружкова, сама когда-то закончившая женскую гимназию. На ёлках она водила со всеми нами хороводы, была затейником и заводилой. В городе её хорошо знали и уважали. И жила она в маленьком собственном домике на Карповской улице (бывшей Меленской).
В нашем классе была своя художественная самодеятельность, Организатором её являлась наша же одноклассница Нина Токмакова. Девочка худенькая, бледненькая, голубоглазая, со светлыми волосами. Училась средне, но имела талант танцора. Она разучивала с нами танцы, которые мы успешно исполняли на утренниках в школе.
Запомнилось, что в 1937 году в стране широко отмечалось 100-летие со дня смерти великого поэта А.С. Пушкина. В школе мы, первоклассники, тоже отдали дань памяти этому событию – инсценировкой пушкинской сказки «О попе и работнике его Балде».
С первых школьных лет жили мы полной жизнью школы.
Сначала были октябрятами, потом вступали в пионеры. Вожатого звена выбирали сами. Класс состоял из четырёх пионерских звеньев. Выпускали свою стенгазету, мне это нравилось. Я любила рисовать.
«Карусель» и «Пляж на Клязьме». 1938 год. Школьные рисунки Евы Смирновой. Предоставлено Марией Солоповой
На Новый год школе выделяли несколько билетов в Колонный зал Дома Союзов. Мне, активистке, посчастливилось получить такой билет как награду в третьем классе.
Ёлку эту я запомнила на всю жизнь. Помню, как нас радостно встречали в фойе. Все дети получали бумажные яркие шапочки, очень красивые, и прямо в фойе начиналось представление новогодней сказки, где мы были участниками, а не зрителями. В школьных коридорах мы общались не только с ровесниками, но и со старшеклассниками. Узнавали от них многое и даже строили планы на свою жизнь. Также большое влияние на нас имели взрослые.
В то время, до войны, в школе работало много замечательных учителей, и среди них немало интересных преподавателей-мужчин, что нечасто бывает в школах.
Например, историк Моисей Михайлович Сухер, литератор Иона Артемьевич Лаптейков. Эти красивые мужчины были предметом обожания и постоянных разговоров в среде прекрасной половины старшеклассниц.
Любили строгих и серьёзных преподавателей физики и химии – Ивана Антоновича Кузуба и Фёдора Михайловича Агеева. Нравился и всегда бодрый физкультурник Пётр Антонович Замилацкий.
Мы не только видели перед собой молодых жизнерадостных учителей, но и знали об их характерах, ярких педагогических приёмах и возможностях.
К моменту нашего вступления в пионеры в школе появился новый старший вожатый – мужчина. Высокий, стройный Алексей Данилов, прошедший службу в военно-морском флоте. От избытка энергии, казалось, он носился по школе, что-то постоянно придумывая, предлагая мероприятие за мероприятием.
Яркой фигурой был тогдашний директор школы Алексей Фёдорович Линник – небольшого роста, коренастый, плотный с небольшими квадратными усиками. Кабинеты директора и завуча находились за стеклянной стеной в конце коридора первого этажа. Для нас это место было «святая святых».
На первом этаже располагалось всё основное: и учительская, и библиотека, и буфет.
В библиотеке ребят всегда приветливо встречала улыбчивая, с цыганскими глазами, с очень пышными седеющими волосами, собранными в пучок, Антонина Афанасьевна Гобято. Неизменно в очень уютной, цвета норки, пушистой кофте, напоминающей современный мохеровый свитер. В то время это было завидной редкостью.
В буфете царствовали кормильцы тётя Маруся и Мария Артёмовна Маврина. Мы к ним бегали на переменах за пирожками, чаем, французскими булочками. Надо сказать, что ещё в первые месяцы войны (сентябрь, октябрь 1941 г.) в буфете продавались булочки, хотя с хлебом в городе уже было очень сложно.
В те времена в Павловском Посаде славились два преподавателя математики (муж и жена): Иван Трифонович Сидоренко (работал в другой школе) и Элеонора Ромуальдовна Колановская (учительствовала в нашей первой школе). Ученики (звавшие её за спиной Леонорой) очень её уважали.
Жена химика Агеева – Антонина Васильевна Комарова –преподавала географию. Стройная, подтянутая, с приятным лицом и с гладко зачёсанными (на прямой пробор) тёмными волосами и неизменным пучком (как у большинства женщин) и с указкой в руках.
Ботанику вела Софья Ивановна Беляева. Высокая, худощавая, уже немолодая, всегда приветливая и элегантная особа с седеющими, слегка вьющимися волосами и большими, по нашим представлениям, как у княжны Марьи из «Войны и мира» Л.Н. Толстого, глазами. У неё было очень доброе лицо.
К сожалению, нашу жизнь, полную детских радостей и восторженного мировосприятия, прервало страшное событие: Великая Отечественная война. Детство кончилось, когда я перешла в шестой класс. Шёл июнь 1941 года. По радио всё чаще звучали патриотически настраивающие песни:
Если завтра война, если враг нападёт,
Если тёмная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет.
И война случилась.
Мобилизация, добровольцы...
В городе начались перебои с хлебом. Не забуду, как стояли ночами в очереди с номерами, написанными на ладонях, – ждали фуру. Деревянный фургон с хлебом привозила лошадь. До войны Павловский Посад был тихим пешеходным городом: лошади, велосипеды, единичные мотоциклы, машин очень мало. Люди спешно выстраивалась перед фургоном, чтобы наконец получить своё долгожданное. Усиливался голод…
В августе 1941 г. ребята из нашего дома ходили на поля колхоза собирать колоски – трудовой фронт. Не до игр…
В городском парке вырыли траншеи, где жители могли бы укрыться на случай бомбёжки. Первый налёт на Москву был неожиданным, и пожар от зажигательных бомб был такой, что зарево было видно у нас в Павлове. Но это было один раз. Защитники Москвы быстро научились отражать налёты. Мы перестали бегать в траншеи парка, опробовав всего один раз.
В это время были страшные грозы, которые пугали больше, чем самолёты. Окна в домах заклеивали бумагой крест-накрест, чтобы сохранить стёкла в случае бомбёжки. С наступлением сумерек город погружался в темноту, у всех была светомаскировка: завешивали окна чёрной бумагой, одеялами – чтобы свет из комнат не был виден на улице.
В конце августа 1941 г. в город поступили первые раненые. Их везли на машинах через площадь в школу № 18, которую переоборудовали под госпиталь. Жители города встречали и приветствовали фронтовиков, как героев.
Осенью женщины и подростки рыли заградительные валы за городом – перед деревней Усово: от платформы 65 км до Филимонова. Там ещё и сейчас остались следы этого окопа.
Моя мама со своей дочерью Галей (от первого брака) рыли этот ров. А я готовила картофельные котлеты и относила им на «позицию».
Электричества в домах не было, его заменили «коптилки»: это баночка с керосином, в которую вставляли фитилёк и зажигали. Не работал водопровод, в Больших домах было отключено отопление.
Зима 1941–1942 гг. была самой трудной. Наша школа переехала в здание школы № 7, что была на ул. Ленина. А в здании школы № 1 разместился корпус военно-дорожного училища.
В новой школе было холодно, и все ученики с санками ездили в село Рахманово за дровами.
Немцы шли к Москве, где началась эвакуация. Наши москвичи – мамина сестра, тётя Таня Архипова, с детьми (сыном Колей, 12 лет, и дочкой Еленой, 16 лет) – по шпалам железной дороги добирались до нас три дня. Это было в конце сентября. Лёля (так Елену звали в семье) сразу пошла учиться в девятый класс нашей школы № 1. Быстро освоилась. И даже прославилась. Это ей принадлежала знаменитая залихватская фраза: «Тётя Маруся, 9-й класс требует булочек!» Лёля стала подругой Розы Мавриной – дочери буфетчицы тёти Маруси.
Прожили москвичи у нас весь октябрь 1941 года. Карточек ещё не было. Почему-то запомнилось, как мы варили кастрюлю чечевицы.
В ноябре родственники уже вернулись обратно в Москву. Тётя Таня пошла работать на завод, изменив судьбу. Ранее она была учительницей начальных классов, но школы в Москве в это время не работали. Чтобы подкормить детей, она сдавала кровь.
Лёля (Елена) Архипова записалась добровольцем на курсы радистов. Стала радистом-десантником. Несколько раз вылетала на задания. Летом 1944 г. она пропала без вести. Место её гибели точно установить не удалось. Занесена в книгу Памяти – вот и весь след от близкого человека. Её фронтовой друг Вася умер в госпитале. Сколько было таких судеб! Жизни людей заканчивались, не успев начаться. Это горе, конечно, не могло не тревожить.
Зимой 1942 года в многоэтажных домах (и у нас в Павлове, и в Москве у тёти Тани) стали устанавливать буржуйки. В комнатах прорезали отверстия в стенах, через которые трубы от печек протягивали в кухню к дымоходам. В то время в кухнях коммуналок стояли кирпичные плиты, и был дымоход, в котором делали отверстия для труб самоваров. Чтобы топить буржуйку, нам приходилось ходить в Ямской лес за сучьями. Вязанки пристраивали на плечи подобно рюкзакам. Зимой возили на санках. Раз нам повезло: попалась поленница из брёвнышек в лесу.
Весной 1942 года в нашем городе людям начали раздавать сотки земли. Учителям их выделяли в поле под Усовом – за валом. Дали участок и моему отцу. Сажали там картошку, урожай мы носили на себе и хранили в комнате за шкафом. Хватало нам его до Нового года. А дальше весной – крапива, лебеда; летом – ягоды и грибы.
Ещё спасал рынок. Там были проданы наши сувениры, что имелись у папы-учителя, Смирнова Матвея Петровича. В том числе и семь томов «Великой реформы» (издания Сытина). Великолепные книги в папках с иллюстрациями художников-передвижников. Эти красивые тома у меня всю жизнь перед глазами. Текст я почти не читала, а вот иллюстрации помню хорошо, они закрывались полупрозрачной «папиросной» бумагой.
Торговала всем этим на рынке в войну друг нашей семьи Екатерина Николаевна Дамочкина-Ларина, бывшая воспитанница Смольного института, рукодельница. Дома у неё были прекрасные вышивки: коврики, картины.
Сестра Галя периодически ездила куда-то «за хлебом», не помню куда. Для обмена и продажи собрали всё, что можно в нашем сундуке, в основном какие-то отрезы материи.
Карточки на хлеб, сахар, крупу ввели, кажется, с зимы 1942 года. Я как школьница получала карточку иждивенца на 400 г хлеба в день, а мама и Галя – карточку служащих по 500 г.
В каникулы школьники работали. Летом 1942 года я трудилась в красном уголке швейной фабрики, где получала рабочую карточку – на 600 г хлеба и небольшую зарплату от 10 рублей. Это был добавок к бюджету нашей семьи.
Летом 1943 года работала на малярийной станции, тут была карточка служащих. Работники ходили с аппаратом, опыляя водоёмы средством от насекомых. В подвалах и траншеях вылавливали комаров, помещали их в пробирки и относили на малярийную станцию, где под микроскопом проверяли их на опасность инфекции малярии.
Тогда же я, сделав первую, на тот раз неудачную, попытку поступить в художественное училище, вернулась в город и продолжила обучение в средней школе № 18. В то время она располагалась в здании второй школы, пока её помещение на улице Сталина занимал эвакогоспиталь. Таким образом, училась по соседству с домом, со своей самой любимой первой школой и со своими подругами.
Летом 1944 года мы работали на пришкольном участке школы № 18 под руководством завуча Михаила Ерофеевича Тушина.
Проблемы, возникшие в военное время, понемногу устранялись. В городе жизнь постепенно налаживалась. В 1943 году к нашему дому (№ 81 по ул. Кирова) от станционных складов провели узкоколейку до котельной. И жильцы возили в вагонетках топливо для дома. Возобновило работу центральное отопление. Буржуйки убрали, дыры в стенах заделали.
И однажды пришла счастливая весть: Отечественная война закончилась нашей Победой.
Довелось нам «разгружать» Воскресенский собор, который чуть не под самый купол был наполнен партами из школы № 18, освобождённой под временный эвакогоспиталь. Он выехал из школы в 1945 году.
Десятый класс мы заканчивали весной 1946 года.
Год уже без войны. Год разрухи и голода…
Фотографий у нас не было. А как бы хотелось взглянуть…
Люди выживали по мере возможности, не теряя силы духа.
В выпускном классе нарядилась я в платье умершей в молодости первой жены отца. Он был ранее в браке с Маргаритой Александровной Корчагиной. Она – внучка известного в Москве булочника Филлипова, богатого человека.
Мы сберегли в своей семье сундук с её нарядами. Подошёл час, и они мне оказались впору, только длину я изменила по своему усмотрению. Из шубы на белом овечьем меху получилась симпатичная шубка (не важно, что рукава в плечах приподняты и на спине в талии чуть присборено). Я её укоротила. Из подола получился белый в завитушках воротник и ещё капор.
В таком виде я закончила десятый класс и ещё два года щеголяла, учась в художественном училище. Помнится, следующее зимнее пальто мне сшили из папиного синего кителя (как оказалось, дорогой материал, назывался «кастор»). Так что, думается, выглядела я не хуже других.
Чтобы собрать деньги на выпускной вечер, мы, ученики, продавали свой школьный хлебный паёк. Договаривались, чтобы нам не резали хлеб, а отдавали целой буханкой. Продавали на рынке весь год.
Класс у нас был целиком женский, поэтому для полноты праздника мы пригласили на вечер ребят из предыдущего выпуска. К нам пожаловали выпускники 1945 года, среди них студенты мединститута В. Малышев, А. Тяпин, Филимонов, которые впоследствии стали врачами.
В подарок учителям мы написали поздравление с искренними словами благодарности – это вошло в торжественную часть. Поздравление читала староста класса.
Далее, конечно, танцы и песни. Тогда только что прошёл на экранах чудесный военный фильм «Небесный тихоход», и мы пели на своём вечере ставшую популярной оптимистичную шутливую песенку пилотов «Дождливым вечером...». Красной нитью нашего выпускного прошла её строка: «Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём». Предстояла дорога длиною в жизнь.
Так закончилась школа, и на её пороге, несмотря на нищету и разруху, мы твёрдо верили, что теперь всё у нас будет хорошо.
Ева Матвеевна Смирнова на первой конференции творческого содружества краеведов. 18 апреля 2015 г. Сохраняла активность до конца своих дней. Скончалась15 марта 2017 года
Обработала В. Маслова
Поделитесь с друзьями